17.04.2019: Именно репутационные аспекты будут определять будущее научных журналов
— Александр, в этом интервью мне хотелось бы поговорить о будущем научных журналов — в России и за рубежом. О той роли, которую RASA (Russian-speaking Academic Science Association, Международная ассоциация русскоговорящих ученых — прим. Indicator.Ru) может сыграть в нем. О системе экспертизы с участием международного русскоязычного научного сообщества.
— Это важная тема. Научные публикации — главный продукт деятельности ученых, характеризующий состояние ученого, научной организации и страны в целом. Изобретения, новые технологии, инновации — тоже важные продукты, но если нет научных публикаций, то трудно ожидать инноваций. Поэтому статьи для науки — это как дыхание: их наличие и качество свидетельствует о состоянии научного организма. Недавно из доклада Clarivate Analytics мы узнали, что за последние пять лет количество публикаций российских ученых, регистрируемых в базе данных Web of Science, растет темпами, опережающими среднемировые — приблизительно 12% в год. Эта обнадеживающая новость — конечно же, результат усилий по модернизации науки в России в последние годы. Выросли также и «качественные» показатели, характеризующие вклад публикаций российских ученых в мировую науку, — индексы цитируемости. Но они пока очень сильно отстают от среднемировых.
— В чем причина отставания?
— Причин несколько. Когда в 2010 году, получив мегагрант, я стал снова работать в России, я остро почувствовал, что многие русские ученые не умеют как следует писать научные статьи, причем не только молодежь, но и среднее звено — некому было учить молодых.
Сейчас ситуация улучшилась. Бюрократии стало поменьше, зато, мне кажется, появился перекос в сторону формальных критериев. Сейчас в России стали требовать по плану публикации заданного числа статей в международных журналах — в США такого нет. В США по большому федеральному гранту мы пишем отчет на две-три странички — такие-то достижения в выполнении поставленных задач, такие-то трудности, сколько-то статей опубликовано и так далее.
— Но сами по себе требования публиковаться не абы где, а в признанных журналах (из Scopus и Web of Science) — вполне разумные, как мне кажется…
— Конечно, требование к получателям грантов публиковаться в серьезном журнале, где есть хорошая научная экспертиза, — совершенно правильное. Я уверен, что именно благодаря таким требованиям со стороны РНФ и МОН выросло число статей российских ученых в международных журналах. Особенно быстро они выросли именно в журналах первого и второго квартиля, то есть наиболее востребованных (с наибольшим импакт-фактором).
Выдвигая формальные требования, вы, конечно, добиваетесь улучшения, но тут же возникают, скажем, ограничения. По-настоящему крупные статьи часто пишутся долго. В самых «топовых» журналах их нередко три-четыре раза посылают на рецензию, часто процесс занимает больше года.
В этом смысле одних только усилий научных фондов недостаточно. Необходимы развитые механизмы научной экспертизы, причем не только экспертизы научных проектов и организаций, но и независимой (подчеркиваю) экспертизы работы отдельных ученых. Кое-где это уже начали делать — в РЭШ, ВШЭ, Сколтехе.
Есть и вторая проблема. Статьи 1950—1960-х годов, советские, по своему качеству и уровню ничем не уступали американским. Но с тех пор очень изменилась технология публикационной деятельности, повысились требования к объему и качеству предоставления информации. Начнем с того, что подача статей в журнал перешла в онлайн, появились электронные журналы, журналы открытого доступа, в которых можно, кстати, комментировать уже опубликованные статьи. С середины 1990-х годов в приличных журналах стало обязательным показывать всю рабочую кухню — никаких «data not shown» — все детали, пожалуйста, давайте в дополнительные материалы (supplementary materials). В моей области, наномедицине, встречаются статьи, скажем, на пять—десять страниц, а дополнительные материалы — еще на 20—40. Некоторые издатели стали предлагать публиковать дополнительные материалы в виде отдельных статей в журналах открытого доступа, например Data in Brief издательства Elsevier. Появились архивы для депонирования препринтов статей по различным областям науки, например bioRxiv, ChemRxiv и другие, откуда многие «респектабельные» журналы не только позволяют переводить статьи для рецензирования, но и дают возможность делать это электронно-облегченным образом «в одно нажатие».
В Россию и российские научные журналы эти технологии приходят с большой задержкой. Слава богу, благодаря работе издательства Pleiades в России появились научные журналы, куда можно подавать статьи онлайн и больше не бегать с дискетой. Но публикационные и издательские технологии не стоят на месте, а стремительно развиваются. И российские ученые в массе своей не находятся в эпицентре этих изменений. Сейчас, например, в моей области идет дискуссия между учеными, сотрудниками NIH и редакциями ведущих журналов о новых универсальных требованиях к объему и характеру предоставления информации, необходимости электронной записи результатов (electronic lab notebooks), проверке воспроизводимости результатов и других требованиях к статьям. Во многих областях сегодня требуется совершенно другой по сравнению с существующим уровень технологий для сбора, хранения, защиты и обмена данных. Необходимо развивать технологии очистки данных (data curation) для выявления неточных и ошибочных результатов.
Нужны эффективные механизмы информационного поиска, не только для того, чтобы выявить плагиат (сравнение текстов доступно и практикуется уже и в российских журналах), но и для того, чтобы помочь выявить уровень научной новизны. Необходимость таких технологий связана, с одной стороны, с появлением огромных массивов данных, автоматизацией и использованием скоростных технологий их получения в еще недавно нетипичных для этого направлениях. С другой стороны, резко возросло применение самых разных подходов и экспериментальных моделей из многих областей наук одновременно, зачастую в одной и той же научной статье. Последнее связано с конвергенцией — невероятно усилившимся использованием методов из разных дисциплин, необходимых для решения одной конкретной научной задачи. Кроме того, есть проблема онтологии данных — использования разных названий для одного и того же химического соединения, явления, и т. д. Повторю, я далеко не уверен, что российские ученые, научные организации и издательства находятся на острие этой дискуссии и этого процесса.
Наконец, третья проблема — русские ученые в массе своей не умеют рассказывать доступно и красиво, так, как это делают американцы. Причем эта разница сложилась исторически на протяжении многих поколений. Я очень хорошо помню, как в конце сентября 1990 года я приехал на совместную советско-германскую конференцию, в тогда еще Западную Германию. Там была группа выдающихся советских ученых — полимерщиков, физхимиков. И немцы. И вот выходят наши ученые, уже тогда члены АН СССР или будущие академики, и начинают говорить потрясающе глубокие вещи. Но рассказывают очень сложно и путано. А потом выходят немцы, и говорят, как мне показалось, в общем-то, банальные вещи — но звучат они настолько интересно! Я тогда был поражен контрастом. А американцы умеют делать это еще лучше, чем европейцы.
Очень хорошо, что в последние годы у нас в России развилась научная коммуникация и достойная научная журналистика. На научных конференциях российские ученые, особенно получившие опыт за рубежом, стали более доступно и интересно рассказывать о своей работе. Однако для публикаций в передовых журналах типа Nature или Science требуются специальные навыки написания статей. Более того, в крупных американских университетах есть профессиональные научные писатели (scientific writers), которые помогают улучшить грант или написать более яркую статью в топовый научный журнал. Само существование такого уровня журналов является настоящим стимулом для развития больших тем и определения научных трендов. К сожалению, в России таких журналов нет. Поэтому одного лишь требования, чтобы наши ученые публиковались в журналах первого квартиля, недостаточно. Необходимо создать такую среду, такую экосистему, в которой люди могли бы учиться. И вот этой среды в России пока нет.
— А вас лично эти сложности с написанием статей затрагивают?
— Конечно. Не называя имен, приведу типичный и конкретный пример. Я обычно долго пишу статьи, вникаю в детали, переписываю много раз, часто прерываюсь из-за множества неотложных дел. Но одну статью я писал целый год. Даже больше — полтора. Почему? Потому что мне нужно было лично приезжать в Россию каждый второй месяц и днями сидеть вместе с человеком, который делал эксперименты. Исходный вариант статьи, который подготовили коллеги, содержал так много недочетов и противоречий фактически на каждом шагу, что я в одиночку с ним ничего не мог поделать и не мог разобраться по переписке. Я даже не знал, как к этому подступиться, мое внимание надолго переключилось на более неотложные и перспективные дела. Но потом, когда откладывать уже было нельзя, во время своих частых приездов в Москву я стал выкраивать много времени для работы именно над этой статьей. Мы сидели над ней в общей сложности 30 дней с утра до вечера, и я спрашивал коллегу: «Слушай, а вот как вы это делали?» Коллега отвечал: «Вот так». «А почему у вас через три страницы написано по-другому?» И так про одну и ту же вещь иногда три раза было написано по-разному. Просто брали какие-то куски старых методик, старых условий экспериментов и вставляли их в разные места, не задумываясь, что они не отражают реально то, как делался наш эксперимент. В итоге условия эксперимента, концентрации, все было перепутано. И эта статья перед тем, как попасть ко мне, уже была просмотрена и утверждена доктором наук.
В какой-то степени я сталкиваюсь с такой проблемой и в США — с моими американскими аспирантами и постдоками, но в данном случае речь идет о том, что даже ученые более высокого уровня выпускают такой продукт. Если бы я не доверял моим российским коллегам, тому человеку, который «работал руками», и не понимал, что это, так сказать, «особенности национальной рыбалки», то я бы не стал публиковать вообще. Интересно, что с похожей проблемой сталкивался еще в период СССР и мой отец — академик Виктор Кабанов. Он умел абсолютно четко и ясно описывать научный результат, все раскладывать по полочкам, а многие его коллеги, даже весьма «остепененные», нет. В итоге эту конкретную статью мы упростили, по-моему, до пяти—семи страниц и еще страниц 20 было дополнительных материалов. Она опубликована в журнале первого квартиля и неплохо цитируется. Повторяю, это типичный пример. Не один, а несколько моих российских коллег, которых я уважаю и люблю, к сожалению, могут узнать себя в подобной истории. Такая ситуация меня очень беспокоит.
— С российскими журналами, даже с хорошими, есть вот какая проблема. Я много говорил с биологами, с химиками, с физиками. Гуманитарии — это отдельная тема, сейчас не будем их трогать. Я имею в виду естественников. Они говорят: «Нам вообще не нужны российские журналы. Зачем? Есть международные журналы первого квартиля, второго, третьего. Я всегда могу туда подать, и меня прочтут много людей, я получу хорошие отзывы, рецензии, меня будут цитировать и так далее. Нам не нужно публиковаться ни на русском языке, ни в российских журналах».
— Вы сказали очень важную вещь, которую я тоже хотел озвучить. Действительно, есть такое мнение. В том числе и некоторые мои русскоязычные коллеги в Америке, мои друзья, мои товарищи, когда я с ними завожу разговор о необходимости поддержки российских журналов, говорят: «Ну зачем это нужно? Пусть люди публикуют статьи в нормальных журналах, мировых, которые уже существуют». И возможно, кто-нибудь так начинает думать и в правительстве России, я не знаю. Мое мнение другое.
Представьте себе также, сколько людей владеет хорошо английским языком на сегодня по России. Не так много. Если сейчас все российские журналы закроются, то далеко не все ученые и далеко не все свои работы смогут опубликовать в престижных международных журналах — многим будет некуда идти, кроме как в «мусорные» журналы, потому что статьи нужны для защиты диссертаций, для отчетности подразделений и так далее. Как известно, ломать — не строить. И я считаю — наряду с тем, что нужно стремиться, чтобы наши ученые публиковались в престижных международных журналах, нужно еще и улучшать качество своих существующих журналов, делать их журналами международного класса.
— И технологически продвинутыми.
— И технологически продвинутыми. Вот есть, например, прекрасный современный немецкий химический журнал — Angewandte Chemie — абсолютно международный, с IF выше 12. Там пытаются опубликоваться химики со всего мира. Китайцы, японцы, французы, американцы. То есть в портфеле публикаций немцы не составляют большинство. Некоторые ученые считают, что Angewandte Chemie лучше, чем американский JACS (Journal of American Chemical Society). Но это также национальный журнал, он даже сохранил название на немецком, и есть немецкая версия.
И мне кажется разумным выводить лучшие российские научные журналы на международный уровень. Благо эти журналы сохранились. Не дать им сегодня умереть, а помочь им жить. Почему?
Сколько ученых из России сегодня участвуют в работе международных редакций? Не очень много. Мало, откровенно говоря, по сравнению с американскими, европейскими или японскими учеными.
— Я понимаю. Вообще ужасная ситуация.
— Что касается технологий, то вы совершенно правы. Приведу такой пример. Когда я был аспирантом, опубликовал несколько статей в «Вестнике Московского университета», в серии «Химия». Но это считалось, в общем, могилой. Полной, абсолютной могилой. Кажется, ни разу никто не процитировал мои статьи в «Вестнике». И вдруг недавно я вижу, что сегодня статьи в «Вестнике», во-первых, изданы хорошо на английском, во-вторых, находятся через Google. Оказывается, благодаря договору с издательством Pleiades «Вестник» переводится на английский и попал в коллекцию SpringerLink. В результате этого опубликованные там статьи находятся в той же базе данных, что, скажем, статьи из Nature. Огромный прогресс налицо, хотя этого еще недостаточно для того, чтобы российский журнал смог конкурировать с международным журналом по репутации.
Недавно Российско-американская ассоциация ученых RASA — America (Russian-American Science Association), президентом которой я сейчас являюсь, договорилась о сотрудничестве с издательством Pleiades с целью популяризации и продвижения в международном научном сообществе статей русскоязычных авторов, публикуемых в рамках программы издания Russian Library of Science. Как вы знаете, многих ученых российской диаспоры, работающих постоянно за рубежом, интересует научная жизнь в России. Нам далеко не безразлично состояние российской науки и образования, и мы стараемся помочь по мере сил. Решение о сотрудничестве с издательством мы приняли не с панталыку, а хорошо подумав и проинформировав в том числе РАН, журналы которой Pleiades переводит и публикует на английском языке в рамках Russian Library of Science. Эта совместная работа только начинается. Но у российской научной диаспоры очень большой потенциал и опыт — там сейчас работают десятки так называемых высокоцитируемых ученых (highly cited scientists), попадающих в список Clarivate Analytics (список самых цитируемых ученых мира, обновляется ежегодно — прим. Indicator.Ru). Для сравнения, в этом году в России таких ученых меньше десяти, включая некоторых мегагрантников. Поэтому мы думаем, что диаспора может реально помочь российским ученым и журналам благодаря своему активному участию в международном публикационном процессе.
— А вы думаете про модель Open Access как двигатель развития журналов?
— Сегодня на рынке научных публикаций стремительно происходят тектонические изменения, последствия которых, видимо, еще не до конца ясны даже профессионалам на этом рынке — крупнейшим мировым издательствам, чиновникам разных стран и другим администраторам разного уровня, отвечающим за доступность научной периодики. В прессе уже немало писали о Плане S Европейского союза, согласно которому ученые, получающие финансирование от европейских исследовательских фондов, с 1 января 2020 года должны будут публиковать статьи только в журналах открытого доступа (Open Access). Такое требование во многом обусловлено идеей справедливости — чтобы результаты науки, финансируемой на деньги налогоплательщиков, были доступны без барьеров широкой общественности. Я это не очень понимаю — в США для этой цели Национальный фонд здоровья уже давно просто просит депонировать целиком уже принятые статьи в PubMed Central — открытый архив Национальной библиотеки медицины, где они становятся доступны всем. С другой стороны, стоимость пакетной подписки, так называемой «Большой сделки» (Big Deal), в рамках которой университеты получают доступ ко всем публикациям крупного издательства, становится слишком высокой для университетских библиотек.
Недавно администрация системы университетов Калифорнии отказалась от такой сделки с крупнейшим издательством Elsevier, и ряд других американских университетов, включая мой собственный — университет Северной Каролины в Чапел Хилл, думают о том же. Что это означает, мне кажется, не понимают до конца ни издательства, ни университеты, ни ученые. Мне, например, непонятно, что станет с нашей возможностью публиковать и читать статьи в лучших в моей области «традиционных» журналах: Advanced Drug Delivery Reviews, Biomaterials, Journal of Controlled Release, Nanomedicine: Nanotechnology, Biology and Medicine и многих других, издаваемых Elsevier и пока распространяемых «пакетом». Вместе с тем сейчас появились новые журналы открытого доступа — с высоким импактом, со строгой экспертизой, хорошей репутацией, в которых очень нелегко опубликоваться, например Nature Communications, Science Advances, Advanced Science, а также более массовые, не ставящие во главу угла критерий «важности» (significance), но очень достойные рецензируемые журналы типа Scientific Reports и PLOS One. Только за последние полтора месяца моя американская лаборатория направила четыре статьи в журналы открытого доступа, стоимость публикации каждой из которых в случае принятия составляет $5 000. Одну из них уже приняли, если примут все четыре, то я и ученые, с которыми мы сотрудничаем, будем счастливы, но заплатим $20 000. Но, правда, по сравнению с затратами на выполнение этих работ, каждая из которых обошлась нам в несколько сотен тысяч долларов, цена этих публикаций относительно невелика.
Вопрос только в том, из каких источников будут поступать деньги на публикации. Вообще говоря, мы публикуем в среднем десять — двадцать статей в год, и если за каждую статью в открытом доступе платить, то будет набегать приличная сумма — с некоторой ценовой статистикой можно познакомиться здесь. Подчеркну, что цена публикаций связана не только и не столько с желанием издателей извлекать прибыль на этом рынке, но в первую очередь с тем, что экспертиза, публикация и распространение (маркетинг) даже электронных журналов требует немалых затрат. Сейчас, чтобы как-то сгладить ценовое давление на ученых и университеты, принимаются попытки заменить big deal на принцип «читай и публикуй» (read and publish). Недавно между издательством Wiley и группой, представляющей интересы свыше 700 научных учреждений и библиотек Германии, подписано трехлетнее соглашение, по которому немецкие ученые смогут свободно читать публикации этого издательства и «бесплатно» публиковать там свои статьи. На самом деле, не бесплатно, конечно. Причем годовая стоимость этой сделки для Германии будет зависеть от числа статей, опубликованных в этом издательстве за год немецкими учеными. Что касается «равнодействующей в мировом масштабе», то она до сих пор далеко не понятна, например, уже упомянутый План S Европейского союза рассматривает подход «читай и публикуй» как переходный для них механизм.
— А как это скажется на российских ученых и научных журналах?
— Ну, аспект стоимости публикаций в журналах открытого доступа (а такими могут в конечном счете оказаться все или многие наиболее уважаемые международные журналы) является еще одним аргументом в пользу сохранения и улучшения качества наиболее приспособленных, лучших журналов, издаваемых в России. Может быть, если подход «читай и публикуй» укоренится, то российское правительство заключит с крупнейшими изданиями соответствующие соглашения, позволяющие российским авторам как публиковаться, так и скачивать статьи, по типу немецкой сделки.
— Но ведь говорят, что уже сейчас методы машинного перевода настолько совершенны, что читать можно на любом языке?
— Я совершенно уверен, что машинный перевод скоро полностью ликвидирует языковой барьер. Более того, в некоторых областях, где работает не слишком много ученых и где показатели цитируемости практически ничего не значат, может быть, и не нужно публиковать статьи в «престижных» журналах — достаточно задепонировать их в публично доступный архив. Я слышал, что в некоторых областях математики даже рецензировать статьи трудно, так как необходимых специалистов единицы, и, чтобы разобраться в правильности или ошибочности нового достижения, требуются месяцы, если не годы. Но в тех областях, где работает огромное количество ученых и выпускается огромное количество статей (а следовательно, делаются большие затраты на науку) очень важно, где вы публикуетесь и кто там публикуется помимо вас. Позвольте привести такой пример. В начале 2010 года мой американский аспирант и я опубликовали обзорную статью в одном лучших фармацевтических журналов.
Через несколько месяцев мой ученик пришел ко мне очень взволнованный и расстроенный и показал статью, опубликованную в индийском журнале, издаваемом на английском языке и доступном всюду. Статья индийских, так сказать, «авторов» была несколько сокращенной, но практически дословной копией нашей. Я сразу сказал своему ученику, что я не буду тратить время на разбирательства и не буду ничего предпринимать. Что если у нас крадут, не успели мы это выпустить из рук, то быть ему «классиком». Так и получилось — он стал сначала постдоком в MIT, опубликовал важнейшую работу в этом же направлении в Nature Biotechnology, стал очень успешным профессором в Университете Орегона. Наша же статья в одно время была самой цитируемой статьей в своем журнале и на сегодня, по данным Google Scholar, набрала существенно больше тысячи цитирований. В отличие от ее индийской «версии», которая была процитирована всего четыре раза. Мне кажется, что этот пример двух фактически одинаковых по содержанию и доступных на английском публикаций ярко показывает, что важно, где публикуется статья и, как мне хочется надеяться, кто ее публикует.
Сейчас «расцветает сразу много цветов», но люди стараются приходить на те поля, на которых растут розы, а не сорняки. И особенно если там еще гуляют коровы, на эти поля никто не ходит, потому что можно вляпаться. Именно репутационные аспекты будут определять будущее научных журналов.
Возможно, такой журнал должен быть открытого доступа, но конкурентоспособный и доступный для публикации как российских, так и всех остальных авторов. В любом случае он должен быть экономически жизнеспособным — ведь достижение поставленных целей и продвижение журнала в мире достаточно затратны. Решение такой задачи невозможно чисто внутрироссийскими» усилиями, нужно участие многих опытных и заинтересованных игроков. Мне кажется, что важно принять такие условия игры, чтобы российские журналы стремились измениться Возможно, такой журнал должен быть открытого доступа, но конкурентоспособный и доступный для публикации как российских, так и всех остальных авторов. В любом случае он должен быть экономически жизнеспособным — ведь достижение поставленных целей и продвижение журнала в мире достаточно затратны. Решение такой задачи невозможно чисто внутрироссийскими усилиями, нужно участие многих опытных и заинтересованных игроков. Мне кажется, что важно принять такие условия игры, чтобы российские журналы стремились измениться «по гамбургскому счету», даже если нынешние редколлегии этих журналов не жаждут перемен. Не все из них изменятся. Но если из существующих станут по-настоящему международными несколько десятков, то это будет колоссальная победа. За это нам всем вместе стоит побороться.
Источник https://indicator.ru/article/2019/04/15/budushee-nauchnyh-zhurnalov/
