Опасность бесплотности
Предлагаю побеседовать о том, почему японцы так ценят знания.
– Япония в этом плане очень традиционная и в хорошем смысле отсталая страна. В почёте там не только знания как таковые, но и фигура учителя. Авторитет человека, который транслирует накопленный опыт, чрезвычайно велик. Вот американские профессора мне рассказывали, что студенты их ни во что не ставят. Когда зачёт нужен – студент, конечно, прибежит, будет здороваться, ботинки тебе вылизывать. А так по кампусу идёшь – отворачивается. Всё-таки в Японии такого нет. Это очень симпатичная вещь. Она симпатична по следующей причине. Человек, само собой, стареет. У него в жизни становится всё меньше удовольствий. Поэтому ему необходимы знаки внимания. Они – свидетельство твоей включённости в жизнь: «Я на этом празднике не лишний». С этой точки зрения японская система отношений учителей и учеников чрезвычайно правильная. И дай бог, чтобы она не уходила. Я считаю глупостью идею о том, что все равны. Мы равны, только когда голосуем. Один человек – один голос. Вышел с выборного участка – и ты уже другим не равен. В том числе и по возрасту.
Момент спорный. Есть люди, которым лучше, может, и не голосовать. Какие-то цензы должны быть… Менделеев, скажем, предлагал назначать выборщиками многодетных отцов – они-то не могут не чувствовать ответственность перед будущим поколением. Правда, градус наплевательства с тех пор подрос…
– Проблема действительно трудная. Любая идея, доведённая до предела, становится абсурдом – что идея демократии, что идея аристократизма. Я прекрасно понимаю недовольство разночинцев в России: «Ну как же так – мы такие умные, но мы такие бедные». Только сейчас другая стадия – равенства, зашедшего чересчур далеко. Нет ни мужчины, ни женщины. «Все наденем штаны!» «Ты меня за локоток не тронь! Я тебе не тургеневская барышня! Дверь передо мной не открывай – в суд подам!»
Вернёмся к нашей теме: где предпосылки японского пиетета к просвещению?
– Иероглифическая письменность автоматически предполагает уважение к знанию. Овладеть этой письменностью довольно трудно. В Японии по-прежнему зубрят иероглифы. Никакого другого способа их выучить нет. Чем больше раз иероглиф напишешь – тем лучше запомнишь.
Другое дело, что компьютеризация картину всё-таки портит. Нажимаешь на кнопки – и компьютер автоматически воспроизводит иероглифику. Многие японские преподаватели уже паникуют. Они тоже на компьютер подсели, а в классе всё равно нужно писать на доске. И у них появилась боязнь: правильно пишу иероглиф или неправильно? Они стали с собой словари таскать, причём тоже электронные.
Тем не менее японцы пока что читают преимущественно бумажные книги, а в школах до сих пор пишут исключительно карандашом. Все тесты так пишут, в том числе японский ЕГЭ. Казалось бы, раз экзамен – должно быть наоборот. Написал – и всё. Нет. Ошибся – подумай и аккуратно поправь. А если чернилами черкать, выйдет некрасиво.
Чем вам так не по душе электронные книги?
– Доступность – дело хорошее. Живу на Таймыре – а книги читаю из Библиотеки Конгресса. С этим всё ясно. Однако в той же самой Америке книга как предмет попросту исчезает. Пропадают книжные магазины с книжными полками. Хочешь почитать – заказывай по интернету. Это обеспредмечивание касается не только книг, но и всего, чем торгуют в интернете. Лично мне это неприятно. Никогда ничего по интернету не покупал – и, надеюсь, не куплю. Когда нет никаких телесных реакций и ощущений, жизнь превращается в кино. Вещь старится вместе с тобой, а знаки на дисплее остаются прежними. В этом есть какое-то лукавство и обман.
Возникает ложное ощущение собственного всемогущества…
– Я, наверное, человек утопический, но хочется верить, что японцы этому соблазну распредмечивания до конца не поддадутся. Конечно, в Японии идут общемировые процессы одичания. Но всё-таки в замедленном темпе. И я это воспринимаю не как отсталость, а как защитный культурный механизм, который, может быть, окажется самым передовым потом, когда мы докатимся до полной безграмотности. Я легко себе представляю время, когда запретят использовать компьютер в школе – законодательно. И тогда Япония скажет: вот, мы давно это знали, всем говорили, никто не верил, а теперь мы...
На коне.
– Да, на коне. Хотя они и сейчас не на осле, безусловно.
Ирригация интеллекта
Консерватизм консерватизмом, но по части техники Япония впереди планеты всей…
– Есть экономические факторы, которые подталкивают японцев к развитию. Тамошнее население стареет очень сильно. Европа тоже сильно стареет. Растёт нехватка молодых людей, нехватка рабочих рук. Нехватка относительная, потому что безработица всё равно никуда не девается. Видимо, она просто встроена в современный капиталистический механизм, без неё система не может существовать.
У проблемы два решения. Первое – импорт рабочей силы. Второе – повышение производительности труда. Европу мучает комплекс вины за колониализм – она разрешает почти безграничный приток мигрантов. В итоге недовольны и местные, и пришлые. Что, хорошо им жить в резервации? Наплыв инокультурного элемента создаёт огромные проблемы. И вскоре они станут ещё острее.
Новое переселение народов…
– В Японии рынок труда недавно либерализовали, теперь там около миллиона трудовых мигрантов. Но в процентном отношении это намного меньше, чем в Европе, США или России. По сравнению с миграцией гораздо лучший способ компенсировать недостаток рабочих рук – развивать технику. На любой японской выставке вы увидите множество роботов. Они достают продукты из холодильника, разогревают еду в микроволновке, перетаскивают больных. И даже играют на фортепиано. Это может показаться бессмысленным, но сейчас определяются возможности того, чего вообще можно хотеть от роботов. Есть госпрограмма поддержки роботостроения. Думаю, её конечная цель – не допустить большого количества мигрантов и неизбежно связанных с ними проблем. Так что уважать знания велит и традиция, и современная ситуация.
В 1947-м Япония официально отказалась от права вести войну. Демилитаризация госбюджета высвободила огромные средства. Возможно, тут и кроется причина научно-технического прорыва?
– Японцы – люди трудолюбивые. До войны и во время войны их энергия была канализирована в одном направлении. Но война кончилась. Показать, что японцы лучше всех, не удалось. Энергию переправили в экономическое русло. Решение чрезвычайно правильное и естественное. Мобилизовать японцев на покорение чего бы то ни было – полная ерунда. Японец по всем своим привычкам не приспособлен для освоения новых пространств. Он человек оседлый. Вне дома он себя чувствует чрезвычайно неуютно. Японец уезжает не чтобы уехать, а чтобы вернуться. Прошлое поколение ещё стремилось побывать за границей: повидать мир, поучиться. А теперь японцы среднего возраста жалуются на молодых: они, мол, вообще ничего не хотят. Саке не пьют, за границу не ездят.
Есть такая версия, что японское домоседство и коллективизм объясняются заливным рисосеянием…
– Рис куда продуктивнее, чем все остальные зерновые. За исключением кукурузы. Но урожайные сорта кукурузы появились по историческим меркам совсем недавно. В традиционном же обществе соперников рису нет. Но выращивать его непросто. Единожды наладил ирригацию – и потом где-то там искать лучшей доли? Совершенно невозможно!
В Китае большие реки, нужна система распределения воды. Она требует большой власти. Возникают диктатуры и диктаторы. В Японии больших рек нет, диктаторов тоже не было. Японские реки полноводны только в сезон дождей. Поэтому нужно строить запруды. И естественным ходом событий ирригация была отдана на откуп местных общин.
Посадка риса – дело трудоёмкое. Нужна кооперация: сегодня вся деревня бросается на твоё поле, завтра на соседское. Так местные отношения и крепнут. Из деревни эта модель перекочевала в город. В 20-е годы, когда стали появляться крупные фабрики, возникла квазисоседская община на предприятиях. Нынешние корпорации тоже идут по этому пути.
Изучай и властвуй
Вы видите разницу в научных подходах у гуманитариев на Западе и в Японии?
– У нас познание фактов – только предварительный этап, почва для обобщений. А у многих японцев эта стадия окончательная. Поэтому возникает интересная картина. Когда докладчик на конференции – японец, он выглядит глупее, чем он есть на самом деле. Всё разжёвывает, как будто никто вообще ничего не знает. А западный человек во время доклада кажется умнее, чем на самом деле. Он непрерывно обобщает. Правда выясняется на стадии вопросов. Японец знает гигантски много, мы же, европейцы, при всём нашем апломбе часто не в курсе фактологии. Я, конечно, слегка утрирую, но тенденция именно такова.
Как вы стали японистом?
– Более-менее случайно. В школе я считал, что хорошо пишу сочинения. Была идея поступить на факультет журналистики…
Где промывали мозги пропагандой и диаматом.
– Я же этого не знал! А дядя у меня китаист. Он сказал: «Не ходи на журфак. Нравится тебе газета “Правда”? Хочешь такую же дрянь кропать? Иди-ка лучше по моим стопам. Выучишь язык – без куска хлеба не останешься». Япония тогда была на слуху: конец шестидесятых, экономическое чудо. Я поступил в Институт восточных языков при МГУ. И уже на старших курсах понял, что быть практиком активно не хочу. КГБ, МИД, Союз советских обществ дружбы – всё это не для меня. Так я занялся японской древностью – и ни разу не пожалел.
Насколько сильна нынешняя японистика в России?
– Скажу аккуратно: она в лучшем состоянии, чем другие страноведческие исследования по Азии. В 90-е годы сильно помогали японские гранты, а те страны, которые не хотели, чтобы их изучали, остались без исследователей. У нас хорошая школа по изучению японской древности. Древние штудии у нас всегда были сильны. Тут сыграло свою роль марксистское понимание истории: древность – определённая формация, её нужно изучать. Во всех советских вузах, даже технических, изучали древнюю историю. Запад от этой идеи давным-давно отказался. Там теперь всё равно, что было раньше тебя. Важно, что происходит here&now. Многообразие мира никого не волнует. Разнообразие соевого соуса или майонеза – важнее.
Востоковедение в Европе стало сходить на нет с распадом колониальных империй. Раньше ведь как думали? «Мы хотим вами управлять – значит, должны вас знать». А теперь этого нет. Советский Союз тоже когда-то руководствовался похожими соображениями. Он ведь в начале своего существования поставил целью учинить пролетарскую революцию во всём мире. Очень рассчитывали на Азию, широко изучали азиатские языки, переводили с них. Раннесоветскому читателю открывалось множество горизонтов. Японских писателей первого ряда в двадцатые годы мгновенно переводили на русский: Акутагава Рюноскэ, Танидзаки Дзюнъитиро. И в этом отношении СССР намного опережал Запад, о чём сейчас подзабыли.
Кстати, левых авторов тех лет – Миямото Юрико, Кобаяси Такидзи – в Японии сейчас считают классиками. В СССР их тоже, естественно, переводили, но сейчас они у нас никому не нужны. Думаю, что временно. Недавно в Японии был просто бум прежних пролетарских писателей. Обличать общество потребления стало модно. Капиталистический индивидуализм многим поднадоел, хочется эпоса. Эпос, правда, вещь опасная. Но на этом свете существуют только опасные вещи. Нет таких вещей, которые бы не горели и не тонули.
Справка STRF.ru:
Александр Николаевич Мещеряков – профессор Института восточных культур и античности Российского государственного гуманитарного университета, доктор исторических наук. Тема диссертации «Древняя Япония: культура и текст». Входит в президиум Российского общества японоведов и редакционный совет журнала «Восточная коллекция». Автор около 250 научных работ. Переводил произведения Мурасаки Сикибу, Ёсида Канэёси, Кавабата Ясунари. Автор трёх поэтических сборников и двух романов («Летопись», «Шунь и Шунечка»)
http://www.strf.ru/material.aspx?CatalogId=222&d_no=51408
